От редактора сайта. Статья публикуется в порядке дискуссии.

Мы, российская (или, точнее, советская) интеллигенция, всячески способствуя развалу коммунистической системы, радуясь ему, – ОШИБЛИСЬ. В новых обстоятельствах мы повторили ошибку своих предков из 1917 года. Мы видели первопричину зла в том, что в действительности было лишь следствием.

Те, кто в начале века расшатывал и в 1917-м свалил царизм, первопричиной зла считали самодержавие. Ведь это оковы самодержавия не дают свободно проявляться талантам людей! Свергнуть монархию – и откроется простор для творческого труда, возникнет гармония человеческих отношений. Это же было так очевидно...

А те, кто в октябре 17-го поверил большевикам, видели первопричину зла в капитализме. Ну, конечно: самодержавие и республика – всего лишь разные декорации, за которыми враги трудящихся прячут истину! Вот она, драгоценная, абсолютная: это частная собственность и эксплуатация не дают свободно проявляться лучшим природным качествам людей! Уничтожить частную собственность – тогда, действительно, откроется простор, тогда уж точно возникнет гармония! Это было еще очевиднее...

Ну, а мы не сомневались: первопричина зла – в коммунизме. Весь собственный жизненный опыт убеждал нас: это коммунистическая система душит таланты и не дает проявляться лучшим человеческим качествам. К началу 90-х, после лавины разоблачительных публикаций периода гласности, вина коммунизма была для нас еще очевидней, чем для наших предков в 17-м вина самодержавия и капитала. Вот только рухнет проклятый коммунизм! То-то откроется простор для творчества! То-то возникнет меж людьми гармония!..

Рухнул. И, выкарабкиваясь из-под обломков, мы с ужасом оглядываем открывшийся нам простор. Простор первобытного хаоса, по которому с ревом катятся волны ненависти, вскипающие кровавой пеной. Только теперь, С ТРЕТЬЕГО ЗАХОДА, начинает до нас, российских интеллигентов, доходить то, что известно уже тысячелетия. То, о чем сокрушались не только все великие философы и писатели (вспомнить хотя бы горечь твеновского «Таинственного незнакомца»), но то, что, казалось бы, не может не понимать и просто любой здравомыслящий (а мы понимать не хотели!): первопричина зла – в самом человеке.

Человек изначально, по природе своей – страшное существо. Единственный из всех живых существ он наделен разумом, и потому он единственный, кто, совершая зло, ведает, что творит. Мало того, обладание разумом, которое, казалось бы, естественнейшим образом должно раскрывать каждого для восприятия и сопереживания боли других, противоестественно выворачиваясь наизнанку, делает человека опять-таки единственным существом, способным испытывать наслаждение от мучений себе подобных. Способным ИЗОБРЕТАТЬ новые способы мучительства и убийства.

Мало и этого. Разум дает человеку (опять единственному из всех живых существ) сознание своей смертности и краткости жизни. Но вместо того, чтобы под гнетом страшного знания искать согласия с другими, вместе приспосабливаться к миру, стараться сделать мгновенную жизнь наименее болезненной, человек яростно пытается приспособить мир к себе, да так, чтобы мироустройство, которого он желает, сохранялось потом вечно, во всяком случае, пережило его самого. И для этого нет иного пути, кроме как подавлять такие же стремления у других людей, подчинять их своей воле, а значит, в конечном счете, опять мучить и убивать.

Перефразируя Джинса, назвавшего жизнь «болезнью материи», можно сказать, что человеческий разум – это болезнь жизни. Или – безумие жизни.

Да, мы ошиблись. Мы, считавшие, что человек изначально хорош, а если в окружающей действительности число «хороших» людей не слишком велико, то с падением коммунизма, с развитием цивилизации (под которой мы понимали прежде всего научно-технический прогресс) оно, конечно, будет расти. (За счет кого – расти? За счет преображения «нехороших» и правильного воспитания молодежи? Выходит, в нашем сознании бытовал некий либеральный вариант «перековки» из сталинских тридцатых или «воспитания нового человека» из программы КПСС?)

Теперь мы понимаем, что доброта и честность – в большей степени дар природы, чем следствие воспитания, такой же дар, как рост, красота или музыкальный слух. От тех же, кому он не достался, нечего ждать и нечего требовать, кроме подчинения закону под страхом наказания.

Теперь мы понимаем, что процент людей, озабоченных духовно, а не только материально, сексуально и честолюбиво, – и вовсе невелик, неизменен во все времена и примерно одинаков у всех народов, среди всех сословий. Что даже наилучшим образом поставленное гуманистическое воспитание и вся мощь гуманистического искусства позволяют лишь поддерживать этот процент, поскольку способствуют раскрытию духовного начала у тех, в ком игрою естественных мутаций оно заложено от природы, но не могут его повысить. (Здесь вспоминается теория Дарвина: «Приобретенные в процессе жизни признаки не наследуются».)

Итак, мы уже сознаем свои прежние ошибки. Мы готовы признать, что несправедливость самодержавия, несправедливость капитализма и даже несправедливость коммунизма, по-разному стесняющих свободу человека, одновременно сдерживают, вгоняют в какие-то берега ужасную стихию человеческого разума-безумия.

И здесь перед нами встает вопрос... Нет, не «что делать?» Что делать, как раз понятно. Создавать, – по известным, давно проверенным другими рецептам, – демократическое общество, в котором экономические и политические свободы человека будут стянуты обручами законов. Такое общество тоже будет по-своему жестоким и несправедливым, но менее жестоким и менее несправедливым, чем коммунизм или дикий капитализм эпохи «первоначального накопления». К вершинам успеха и власти, как всегда, будут пробиваться не самые лучшие, но самые ловкие и беззастенчивые. Однако большинству из них для преуспевания будет уже недостаточно одних только ловкости и беззастенчивости, как при коммунистической номенклатурной системе. Придется производить или организовывать что-то полезное для окружающих. А в отличие от эпохи дикого капитализма их ловкость и беззастенчивость должны будут укладываться в юридические рамки.

Нет, вопрос не в том, «что делать?» Вопрос в другом. Прекрасно понимая, что и нам, и нашим детям, и детям и внукам наших детей – жить в безумном мире, мы все-таки хотим знать: возможно ли хоть в теории, в принципе улучшение человеческой натуры? Можно ли надеяться, что мучения прошлых, настоящих и многих будущих поколений окажутся не напрасны, и хоть когда-нибудь начнется очищение человеческого разума от кипящего неразделимо с ним безумия.

Нам совершенно необходимо получить ответ на этот вопрос, в чем, кажется, и заключается главное отличие нашей интеллигенции от спокойных западных интеллектуалов. (Не хочу быть обвиненным в некоем российско-интеллигентском «шовинизме». Отнюдь не считаю, что мы, «страдальцы», выше и чище духом, чем они, благополучные. «Процент», «процент» везде одинаков! Просто в нашем вечном неустройстве те, кто мучается проклятым вопросом, виднее обществу, их голоса слышней, а в преуспевающих странах они где-то в глубине.) И мы не представляем себе, как жить, на что опереться душою, если вдруг ответ окажется отрицательным, и станет ясно, что надежды – нет.

Да, осознанно или подсознательно, это беспокоит нас теперь сильнее всего. Нас – обломки, осколки, ошметки российско-советской интеллигенции. ВОТ ЭТО – никак не связанное с нашей реальной жизнью, благополучием, бытом, даже с собственной безопасностью: «Есть ли надежда?» и «На что опереться душою?»

Сразу оставим в стороне Бога. Многие, на удивление многие из нас кинулись за ответом и опорой в религию. Не станем иронизировать над ними, избравшими то, что на жестком языке психологии называется «обращением к воображаемой референтной группе». Не станем полемизировать, приводя обычный набор атеистических доводов. Не станем и сожалеть о том, что для нас, неисправимых атеистов, воспитанных в советские пятидесятые-шестидесятые с их культом науки, познания Вселенной, такой выход невозможен. Пусть они верят, если им так легче, а мы лишь отметим с печалью, что и религия не дает надежды. Не надо и на историю оглядываться. Достаточно сегодняшних картинок. Достаточно хотя бы того, что все наши новоявленные фашисты, российские ли, украинские, – все считают себя глубоко религиозными людьми, истинными христианами. (Атеисты Гитлер и Сталин тут были последовательнее, даже честнее: проповедуя те же безумие и ненависть, отвергали христианскую мораль.)

Но вот что интересно. Если именем бога – ЛЮБОГО БОГА, ЛЮБОЙ РЕЛИГИИ – можно проповедовать ненависть и оправдывать убийства, то возможно ли представить, чтобы к ненависти и убийствам стали призывать именем какого-нибудь реально жившего, доброго и праведного ЧЕЛОВЕКА? (Я имею в виду одного из тех считанных праведников, кто не прожил свой век естественным для праведника образом – в безвестности, не сгинул из истории бесследно, кому его доброта, помимо желания, принесла безразличную для него мировую славу.) Ну, скажем, именем Федора Гааза или Альберта Швейцера?

Вопрос не так нелеп, как может показаться. Но все же, это частный вопрос, ответ на него может быть найден только вместе с ответом на вопрос главный. А на главный наш вопрос мы должны честно и мужественно ответить: если нет Бога, если нет никакой сверхъестественной силы, которая могла бы вмешаться и улучшить природу человека, то и НАДЕЖДЫ НЕТ!

Катастрофа для нашего интеллигентского сознания? Повод для отчаяния? Возможно, возможно. Но когда из потрясения рождается совсем уж отчаянный вопрос, беспомощный крик: «А зачем же мы тогда нужны?!», – на него неожиданно находится ответ. Достаточно простой. Даже очевидный.

Итак, зачем мы нужны? Вернее, зачем нужно то, что мы делаем: наши обреченные попытки противостоять безумию, наши голоса, убеждающие и протестующие, которых, кажется, почти никто, кроме нас самих, и не слышит, независимо от того, звучат ли они дома на кухне, с экрана телевизора на всю страну, или взывают с книжных страниц?

Первый с поверхности ответ, вернее, первая, приблизительная аналогия: мы нужны затем же, зачем нужны врачи. В самом деле: зная, что каждый человек обречен, что в их силах только отодвинуть на малое время неизбежный финал, врачи, тем не менее, ОБЯЗАНЫ всеми силами бороться за продление для каждого этой малости существования. (Кстати, и Швейцер, и Гааз были именно врачами.)

Ну, а поскольку понятия «врачи», «обязанности» и все подобное, – из области того, что создано человеческим разумом, разумом-безумием, и только уже потому сомнительно, – то вот аналогия из чистой природы: мы нужны затем же, зачем нужны организму защитные клетки крови. Они лишены разума. Для них нет понятия «обязанности». Они не знают, что организм, частью которого они являются, обречен на смерть. Но их БИОЛОГИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ – бороться за продление его существования. Заживлять раны, уничтожать проникшие микробы и вирусы – носители болезней. Бороться всегда, до последнего мгновения, и в конце концов погибнуть вместе с организмом.

Целью, бессознательной природной целью всякой жизни является именно ВЫЖИВАНИЕ, СОХРАНЕНИЕ – отдельного ли существа или целого вида (природа просто НЕ ЗНАЕТ о том, что в конечном счете любая борьба за выживание будет проиграна, как не знает о предстоящей смерти любое живое существо, кроме человека). И вот именно для этого мы существуем в человечестве. Тот самый «процент».

Да, каждый из нас наделен разумом. Да, наши попытки сопротивляться безумию, наши метания, сомнения – от разума. Но общая роль нашего «процента» обусловлена бессознательной природой, не связана с человеческим разумом, является чисто биологической, и потому – вне сомнений: максимальное продление существования рода человеческого, как биологического вида.

Много это или мало? Уж сколько есть. Против природы не попрешь. Такое понимание даже слегка утешает. Не так отчаиваешься, когда думаешь о ничтожных результатах усилий тех, кого любишь, а тем более – собственных усилий. В самом деле, много ли толку непосредственно от действий одной клетки, даже нескольких клеток? Но каждое действие каждой клетки – необходимо, иначе не будет и общего эффекта.

В таком понимании – отрицание всякого национализма. Для природы не имеют значения расовые отличия во внешности, и уж тем более – различия в религиях и прочем, что придумано самими людьми. С точки зрения природы, человечество едино. Существует только один биологический вид человека: «хомо сапиенс».

Правда, разум, дрянной наш разум, описав круг, пытается подсунуть как бы все тот же вопрос с другого бока: А что – дальше? Там, где «грядущие годы таятся во мгле»? Но на самом деле это уже другой вопрос. Как раз то, что будет «дальше», в самых общих, конечно, чертах, можно и разумом просчитать, об этом немало написано.

По самым простым и пессимистическим выкладкам, в конце концов погибнет наша цивилизация от «болезни» – ядерной войны или технологического отравления. Есть и более оптимистические расчеты: избежит она таких острых заболеваний, будет стариться медленно, в течение нескольких тысячелетий, и, прожив свое, умрет естественной смертью, как состарились, прожили и умерли многие и многие разбросанные по Вселенной цивилизации, с которыми мы потому и не встречаемся, что не совпали по времени жизни.

Что же, нашей роли все это никак не противоречит. И те, кто сменит нас в следующих поколениях, будут так же отчаянно бороться за продление жизни – до самого ее всеобщего конца.

Есть и достаточно серьезные прогнозы, что в некоем будущем достигнет наука такого развития, при котором сумеет сделать индивидуальные человеческие организмы практически бессмертными. Тогда изменится все лицо цивилизации, перевернется мораль. Но для нас, нынешних, это так далеко за горизонтом жизни – и собственной, и наших ближайших потомков, – что представлять себе, как это осуществится, к чему приведет, – наверное, не стоит. Вернее, можно представить одно: на смену многим отпавшим проблемам вызовет очень большое продление индивидуальной жизни (говорить о «бессмертии» как-то язык не поворачивается) бездну проблем новых, едва ли более легких, скорее, наоборот. Не сделалось бы оно именно тем переломом, за которым и начнется закат цивилизации, утрачивающей интерес к познанию и творчеству. Во всяком случае, защитные силы организму-человечеству в преображенном его бытии потребуются с особенной остротой...

Выводов не хватает нашей невеселой работе над ошибками. Ну, а какие тут могут быть выводы? Развеялись иллюзии о возможности изменить к лучшему человека и мир, увидеть обнадеживающий итог собственной жизни. Только и всего. Кто-то из нас в разочаровании готов измениться сам. Но большинство – измениться не сумеет. Мы осуждаем других за упорство в стремлении приспособить мир к себе, а сами упорствуем в том же, только по-своему. И без иллюзий мы останемся с теми же мыслями, чаяниями, сомнениями. С теми же попытками продолжать свое безнадежное дело, играть все ту же роль, предписанную природой.

«Что же из этого следует?» – спросил один мудрый поэт. И ответил безжалостно: – «Что же из этого следует? СЛЕДУЕТ ЖИТЬ!»

Захар Оскотский,
www.humanebullet.com