http://www.russia-today.ru/2005/no_04/04_look.htm

В конце прошлого года Россию накрыла волна социальных реформ, суть которых еще предстоит уяснить. Сейчас, когда схлынула пена первой общественной реакции на действия Правительства, самое время попытаться разобраться, на что эти реформы направлены, и что они несут россиянам в долгосрочной перспективе. Последнее особенно важно, так как предлагаемые преобразования несут в себе последствия, которые коснутся не только современников, но и, очень вероятно, значительно изменят историческую траекторию страны. Речь идет, иначе говоря, о новой точке невозвращения, пройдя которую страна бесповоротно и надолго определит свою дальнейшую судьбу.

В октябре прошлого года Министерство образования и науки выпустило в свет документ, озаглавленный “Концепция участия Российской Федерации в управлении государственными организациями, осуществляющими деятельность в сфере науки”. Авторство этой концепции, как указывается в прессе, принадлежит заместителю министра Андрею Свинаренко. Концепция вышла во второй редакции, она декларирует своей целью определение политики государства в сфере науки так, чтобы сделать “оптимальным” государственный сектор в науке и привести его в соответствие с государственными ресурсами, на него отводимыми. Особое внимание документ уделяет “существенному повышению эффективности государственной научно-технологической политики, содействию развития негосударственного сектора науки, формированию нового, отвечающего современному мировому уровню облика национальной инновационной системы”.

Из заявленного следует, что на сегодняшний день эффективность науки оценивается как “низкая” и что имеющийся механизм введения научно-технических новшеств Правительством расценивается как отсталый. И действительно, Свинаренко и его эксперты приводят данные о низком количестве патентов, исходящих от государственных научных предприятий, об утере научного профиля и других, надо понимать, отнюдь не радужных показателях того, что на сегодняшний день представляет собой российская наука. Судя по всему, авторам концепции хотелось бы представить ее как эдакого вмерзшего в снега рыночной экономики советского мамонта. Тут, правда, нужно оговориться, что те 46 млрд рублей, которые составляют годовой научный бюджет, отнюдь не такие уж большие средства, и государство, таким образом, требует не столько эффективности, сколько сверхэффективности, “стахановского почина” от замерзшего зверя, то есть того, за что оно, грубо говоря, денег не платит.

В самом деле, американский государственный бюджет отводит на науку в сотни раз (!) больше, чем российский. Только наука, связанная со здравоохранением, получает в США свыше 28 млрд долларов ежегодно, что перекрывает бюджет всей российской науки в 18 раз. Существуют расценки, по которым на ученого в России государство в среднем расходует не более 150 долларов в месяц, причем только часть этой суммы идет на зарплату, в то время как его американский коллега может рассчитывать на чистую зарплату в 3000—10 000 долларов в месяц (разброс в зависимости от должности и местоположения). Не последнюю роль играет и уровень социального престижа, который обеспечивает ученому его профессия. Если в современной России наука обычно расценивается молодыми людьми как неспособность заняться чем-либо более прибыльным (отметим, что в данном случае важно именно восприятие, а не настоящее положение вещей), то в Америке, как не раз приходилось убеждаться автору этих строк, научная степень и успех в этом виде деятельности вызывают уважение. Относительно высокий социальный статус ученого в Америке поддерживается в том числе и постоянным привлечением ученых в СМИ в качестве экспертов. Важно подчеркнуть, что социальный престиж науки определяется вовсе не рыночными механизмами: государство делает сознательный выбор поддерживать такой престиж (в Америке) или дать ему упасть ниже нуля (в РФ). Учитывая все эти факторы, можно усомниться: так ли уж низка эффективность науки в России, если оценивать ее по гамбургскому счету?!

Но дело даже не в эффективности, которую измерять можно и так и эдак. Ни для кого не секрет, что оборонная промышленность в РФ переживает затяжной спад, а наука, если рассматривать ее с точки общественной пользы, как раз и обслуживала ее в первую очередь. Во вторую очередь это относится к гражданским отраслям промышленности, которые также переживают не лучшие времена. Вот и выходит, что конечный пользователь научно-технических достижений просто вышел из игры. Значит, и говорить об эффективности науки в рамках того промышленного уклада, который существует в стране, бессмысленно. На это же указывают и цифры концепции, если вчитаться в них подробнее: “За период с 1990 по 2003 год в общей совокупности научных организаций значительно уменьшилось количество проектных организаций (в 7,8 раза), конструкторских бюро (в 3,6 раза), научно-технических подразделений на промышленных предприятиях (в 1,8 раза)”. За этими цифрами целая катастрофа: уничтожены посредники, связывавшие науку и промышленность. Значит, не в самой науке дело. Эти цифры, кроме того, говорят о глубоком безразличии, с которым государство до сей поры относилось к эффективности науки и ее участии в производстве. Сделаем вывод: на сегодняшний день наука в России пребывает в законсервированном состоянии. Это спячка, из которой ее все еще можно вывести, если появится желание реформаторов ориентироваться на национальные интересы. Гарантия этому — 900 тысяч человек, занятых в науке, и мощнейшая инфраструктура, доставшаяся России в наследство от Советов. Что же собирается делать с этим наследием Правительство?

“Содержать громоздкую структуру РАН, сохранившуюся еще со времен СССР, нам не под силу. Надо оставить столько науки, на сколько хватает средств”. Таково мнение министра образования и науки Андрея Фурсенко. (Заметим, что эти слова звучат парадоксально в устах министра, который по всем законам здравого смысла должен стремиться увеличить свое министерство, а не сокращать его.) Похоже, что мамонта хотят убить спящим или уж по крайней мере изрядно покромсать ему шкуру. И главное — была бы действительно нужда экономить: “Объем финансирования гражданской науки из федерального бюджета в 2005 году увеличится на 20 процентов — до 56 млрд руб.”. Газеты не дадут соврать, это сказал тот же Фурсенко. Понять министра затруднительно. С одной стороны, “на сколько хватает средств”, а с другой — “20 процентов” надбавки за один год. Поищем еще цитаты: 1) “профицит федерального бюджета в 2004 году более чем в 5 раз больше запланированных показателей”, 2) “Стабилизационный фонд на 1 декабря 2004 года составил 462,6 млрд руб. Согласно прогнозу Минфина, на 1 января 2005 года объем Стабфонда ожидается в размере 564,8 млрд руб.”. Итак, денег в госбюджете более чем достаточно. Они выделяются, в том числе и на науку, в возрастающих объемах. Значит, причина сокращения науки, которую предлагает концепция, вовсе не в деньгах — доскажем это за министра.

Чтобы понять, каковы же истинные причины сокращения, которое рекомендует концепция, нужно сперва оценить их масштаб. Обратимся вновь к концепции: “исследовательское “ядро” государственного сектора науки составят 100—200 передовых научных организаций, а инфраструктурную компоненту государственного сектора науки — примерно 300—500 организаций”. (Эти цифры были в первой редакции концепции, из второй они изъяты, но других цифр во второй редакции относительно объема сокращения нет. Красноречивый факт сам по себе.) На начало 2004 года научных организаций в РФ было свыше 5 тысяч. Сокращение планируется в среднем в десять раз! Из 900 тысяч сотрудников без зарплаты окажутся предположительно 810 тысяч. Можно заключить, что государство решило избавиться от науки, как таковой. Те 100—200 институтов, которые планируется оставить, наукой заниматься не смогут, какими бы “передовыми” они ни были. Если при сегодняшней, как признается само Правительство, “низкой эффективности” научные учреждения не справляются с задачами, то как справится их десятая часть, даже если назвать их “ядром” и “передовыми”?!

Решение гениальное в своей простоте: нет науки — нет проблемы. Этим путем идет уже не первая реформа в России: сперва создается кризисное состояние, причем делается это теми же чиновниками, вскоре начинают указывать на кризис, а затем и на полную ликвидацию как единственный выход. “Иного не дано” — как любят подытоживать в таких случаях реформаторы.

Отметим, что государство не просто решило ликвидировать науку, но делает это поспешно. Большая часть сокращений запланирована на период до 2007 года. Сроки реформы снова вызывают советскую реминисценцию: там были пятилетки, здесь двухлетки. Темп, несомненно, взят ударный. Оно и понятно: ломать не строить. А собираются, повторимся, именно ломать. Рисуемые в концепции перспективы относительно приватизации науки никакой критики не выдерживают. Изменение формы собственности не сделает научные учреждения сколь-нибудь более привлекательными для частного капитала. Если их не покупали до сих пор вовсе, откуда к 2007 году на свободном рынке возьмется спрос на тысячи научных учреждений, выброшенных государством? Для проверки зададимся таким вопросом: сколько НИИ построил частный капитал в России за последние 10 лет? Или сверимся с оценочной стоимостью предприятий, попавших в список на приватизацию: целые конструкторские бюро и вычислительные центры оцениваются в списке в 0 (ноль!) рублей. Более того, наука масштаба советской может быть востребована лишь соответствующего масштаба промышленностью, изменение формы собственности предприятий ничего на рынке научно-технических разработок не изменит. Даже такой простейший проект, как геологоразведка, не финансируется российскими нефтяными компаниями, а это самые богатые частные предприятия в РФ, что уж говорить о менее состоятельных собственниках в отношении серьезных научных проектов, большинство из которых смогут дать прибыль только через десятилетия. Итак, должно быть уже понятно, что будет означать приватизация для большинства научных заведений. Ни о какой науке к 2007 году в опустевших зданиях НИИ больше не вспомнят.

Сделаем отступление, которое касается еще одного последствия предлагаемой реформы. Русские ученые и до нее были вынуждены уезжать на Запад. Многие сумели добиться там завидных успехов, но далеко не все сумели себя почувствовать в Европе или Америке как дома. Многие вернулись бы, если Российское государство продемонстрировало бы минимальную заинтересованность в этих людях. Предлагаемая реформа закрывает все пути к возвращению. Более того, она вызовет новый массовый отток из России тех, кто до последнего времени держался за соломинку: надеялся и работал на возрождение русской науки. (Эти люди, к слову сказать, только в глазах министерских кажутся “неэффективными и устаревшими”. Надо полагать, английским наблюдателям, следившим через перископы за гибелью “Варяга”, русские моряки также казались “неэффективными”.) Заметим, что реформа не только ослабит российскую науку, но и усилит западную, повышая в том числе и ее долларовую эффективность: на подготовку высококлассных специалистов, которые отправятся за границу, Запад не потратил ни цента.

Обращает на себя внимание то, что реформа науки проводится Правительством одновременно с реформой образования. Это не случайное совпадение — обе “модернизации” служат в конечном счете одной цели. Если реформа науки нацелена на ликвидацию существующего научного потенциала, то образовательная реформа нарушит механизм воспроизводства научных знаний и сведет российское образование к жалкому подобию высшей школы. Примечательно, что именно сейчас в вузы поступают те молодые люди, которые родились на заре перестройки, то есть те, кто прожил всю свою жизнь при реформах.

Высшее образование уверенно движется в сторону платности, причем стоимость его будет такова, что многим оно окажется не по карману. На порядок уменьшится число мест в государственных вузах. Будет широко введен бакалавриат, представляющий собой 3—4-летнее обучение по упрощенным, по сравнению с существующими, программам. Если говорить о последствиях этих нововведений, то нельзя не заметить, что качество высшего образования в ближайшем будущем снизится обвальным образом, а доступность его резко упадет. Законодательное введение бакалавриата говорит о том, что государству более не требуются специалисты, владеющие той или иной областью знаний в полном объеме. Ставка в массе делается на минимальный набор знаний и навыков, позволяющий человеку занимать только низшие ступени карьерной лестницы в неиндустриальном обществе. Остается мало сомнений, что общество решили переформатировать под доиндустриальную систему.

Те же тенденции прослеживаются и в школьном образовании. Введение ЕГЭ, переход на экзамены методом “совместных вопросов” (требуется не назвать ответ, а выбрать правильный вариант) имеют прямые аналоги в американской школе: так называемые SAT и multiple choice. Следует отметить, что применение именно этих методик связано в США с катастрофическим падением образовательного уровня, характеризующимся в настоящий момент так называемой “функциональной неграмотностью” более чем 20 процентов населения. Проблема грамотности в самой богатой стране мира стоит настолько остро, что ее активно использовали в последних предвыборных президентских кампаниях, наперебой предлагая программы ее одоления. Чрезвычайно низкий уровень западного образования (среди других причин) до последнего времени позволял русским ученым успешно конкурировать со своими американскими и европейскими коллегами на их территории, при очевидном преимуществе последних в языке и социальной приспособленности. Перенося американскую систему на российскую почву, Правительство создает нежизнеспособный гибрид. Америка не учит сама, но она платит ученым самые высокие зарплаты в мире и открывает новые рабочие места для них, тем самым привлекая ученых из-за границы. Правительство РФ этого делать не сможет, поскольку уже сегодня отказывается содержать даже тех, кто согласен работать на русскую науку за гроши, и сокращает 9 из 10 рабочих мест.

Таковы основные выводы из анализа правительственной концепции реформы науки и образования. Обратимся теперь к ее возможным последствиям. Как уже говорилось, на настоящий момент наука в России еще не прошла точку невозвращения, ее еще можно возродить. После окончания реформы, к 2008 году полностью, а в значительной мере — к 2007-му, возрождать будет нечего. Отбросим демагогические заявления об “эффективности” и нехватке средств, отступим на шаг от современности и постараемся найти место предлагаемой реформе в исторической перспективе. Три века, если отсчитывать с Петровской академии, русские строили свою науку, которая хотя и начиналась с западных образцов, выросла в конечном счете в самобытное и неповторимое в глобальном масштабе культурное явление, давшее России возможность оборонять себя и строить собственную экономическую жизнь независимо от Запада. Ликвидация русской науки повлечет за собой невозможность в длительной перспективе оборонять территорию страны и поддерживать на ней индустриальное общество. То, что было выстроено за три века, невозможно будет возродить быстро, а Запад, как показывает опыт стран третьего мира, ни при каких обстоятельствах не передаст России свои научно-технические достижения. Таким образом, речь идет об очередной точке, пройдя которую РФ сделает еще один безвозвратный шаг в сторону африканизации.

Дмитрий Крылов, д.б.н., сотрудник Министерства здравоохранения США